Неточные совпадения
Но уж дробит каменья молот,
И скоро звонкой мостовой
Покроется спасенный город,
Как будто кованой броней.
Однако в сей Одессе влажной
Еще есть недостаток важный;
Чего б вы думали? — воды.
Потребны тяжкие труды…
Что ж? это небольшое горе,
Особенно, когда
виноБез пошлины привезено.
Но солнце южное, но
море…
Чего ж вам более, друзья?
Благословенные края!
Я выше сказал, что от Якутска до Охотского
моря нет
вина; против тайного провоза его приняты очень строгие меры.
Здесь царствовала такая прохлада, такая свежесть от зелени и с
моря, такой величественный вид на
море, на леса, на пропасти, на дальний горизонт неба, на качающиеся вдали суда, что мы, в радости, перестали сердиться на кучеров и велели дать им
вина, в благодарность за счастливую идею завести нас сюда.
От берегов Охотского
моря до Якутска нет ни капли
вина.
Группа гор тесно жалась к одной главной горе — это первая большая гора, которую увидели многие из нас, и то она помещена в аристократию гор не за высоту, составляющую всего около 6000 футов над уровнем
моря, а за свое
вино.
Ведь вы тоже пробыли долго в
море, хотите развлечься, однако ж никто из вас не выпил даже бутылки
вина: это просто удивительно!» Такой отзыв нас удивил немного: никто не станет так говорить о своих соотечественниках, да еще с иностранцами.
Несомненно, и тут мы имеем дело со старой лагуной, процесс осыхания которой далеко еще не закончен. Всему
виной торфяники, прикрывшие ее сверху и образовавшие болото. Около
моря сохранилась еще открытая вода. Это озеро Благодати (44° 56'47'' с. ш. и 136° 24'20'' в. д. от Гринвича). Вероятно, тут было самое глубокое место бухты.
На Дальнем Востоке среди моряков я нашел доброжелателей и друзей. В 1906 году они устроили для меня на берегу
моря питательные базы и на каждый пункт, кроме моих ящиков, добавили от себя еще по ящику с красным
вином, консервами, галетами, бисквитами и т.д.
— Они до сих пор рассказывают с гордым самодовольствием, как новый согражданин, выпивший их
вина, проспал грозу и доехал, не зная как, от
Мора до Фрибурга под проливным дождем.
Вина: из собственных садов «среды», с берегов
моря житейского, розовое с изюминкой пур для дам.
Кроме
вин, которых истреблялось
море, особенно шампанского, Купеческий клуб славился один на всю Москву квасами и фруктовыми водами, секрет приготовления которых знал только один многолетний эконом клуба — Николай Агафоныч.
В 1848 году путешествовали мы с известным адвокатом Евгением Легкомысленным (для чего я привлек к моему рассказу адвоката Легкомысленного — этого я и теперь объяснить себе не могу; ежели для правдоподобия, то ведь в 1848 году и адвокатов, в нынешнем значении этого слова, не существовало!!) по Италии, и, как сейчас помню, жили мы в Неаполе, волочились за миловидными неаполитанками, ели frutti di mare [дары
моря (итал.)] и пили una fiasca di vino. [фляжку
вина (итал.)]
Бретань — всякого рода мясо и самых молочных кормилиц, Нериге — пироги с начинкой, Гасконь — душистые трюфли, душистое
вино и лгунов 52, Бургонь —
вино и живность; Шампань — шампанское, Лион — колбасу, Прованс — оливковое масло, Ницца — фрукты в сахаре, Пиренеи — красных куропаток, Ланды — перепелок и ортоланов 53, океан и Средиземное
море — всевозможные сорта рыб, раков и устриц…
В Киеве далеком, на горах,
Смутный сон приснился Святославу,
И объял его великий страх,
И собрал бояр он по уставу.
«С вечера до нынешнего дня, —
Молвил князь, поникнув головою, —
На кровати тисовой меня
Покрывали черной пеленою.
Черпали мне синее
вино,
Горькое отравленное зелье,
Сыпали жемчуг на полотно
Из колчанов вражьего изделья.
Златоверхий терем мой стоял
Без конька, и, предвещая горе,
Вражий ворон в Плесенске кричал
И летел, шумя, на сине
море».
Старый Чекко поднимает длинные усталые руки над головою, потягивается, точно собираясь лететь вниз, к
морю, спокойному, как
вино в чаше.
Пыльные, потные люди, весело и шумно перекликаясь, бегут обедать, многие спешат на берег и, быстро сбросив серые одежды, прыгают в
море, — смуглые тела, падая в воду, тотчас становятся до смешного маленькими, точно темные крупинки пыли в большой чаше
вина.
Синие и золотые цветы вокруг них, ленты солнечных лучей дрожат в воздухе, в прозрачном стекле графина и стаканов горит альмандиновое
вино, издали доплывает шелковый шорох
моря.
Слесарь молчал, колыхая
вино в стакане. Мягко шумит
море, там, внизу, за виноградниками, запах цветов плывет в жарком воздухе.
— Шабаш… закурил… Сейчас от него. Сидит в гостинице, девчонка с ним с Пашкиной барки, и таку компанию завели — разливанное
море. Всякого водкой накачивает, только пей. Я, грешный человек, впервой разрешил у него: ошарашил-таки стаканчика три. Водка не водка, а такое
вино забористое… Любит попировать наш Осип Иваныч!
— Итак, — сказал Ганувер, от которого слегка пахло
вином, — ты любишь «
море и ветер»!
Г-н Устрялов полагает, что «главною
виною нерешительности Петра в этом случае было намерение его прежде всего изучить военное искусство во всех видах его, чтобы тем надежнее вступить с врагами в борьбу на
море и на суше» (том II, стр. 190).
— Было и еще. Когда объявили свободу
вину, я опять не утерпел и за филантропию принялся. Проповедывал, что с
вином следует обходиться умненько; сначала в день одну рюмку выпивать, потом две рюмки, потом стакан, до тех пор, пока долговременный опыт не покажет, что пьяному
море по колено. В то время кабатчики очень на меня за эту проповедь роптали.
В
море — постоянная опасность и напряжение всех сил, а на суше —
вино, женщины, песня, танцы и хорошая драка — вот жизнь настоящего матроса.
И вот однажды, совсем неожиданно, в бухту вошел огромный, старинной конструкции, необыкновенно грязный итальянский пароход «Genova». [«Генуя» (итал.).] Случилось это поздним вечером, в ту пору осени, когда почти все курортные жильцы уже разъехались на север, но
море еще настолько тепло, что настоящая рыбная ловля пока не начиналась, когда рыбаки не торопясь чинят сети и заготовляют крючки, играют в домино по кофейням, пьют молодое
вино и вообще предаются временному легкому кейфу.
Но немало также я слышал от Коли диковинных и таинственных морских рассказов, слышал в те сладкие, тихие ночные часы ранней осени, когда наш ялик нежно покачивался среди
моря, вдали от невидимых берегов, а мы, вдвоем или втроем, при желтом свете ручного фонаря, не торопясь, попивали молодое розовое местное
вино, пахнувшее свежераздавленным виноградом.
Лёнька замирал от ужаса, холода и какого-то тоскливого чувства
вины, рождённого криком деда. Он уставил перед собою широко раскрытые глаза и, боясь моргнуть ими даже и тогда, когда капли воды, стекая с его вымоченной дождём головы, попадали в них, прислушивался к голосу деда, тонувшему в
море могучих звуков.
— Очень просто, — улыбаясь, но опять-таки полушепотом, ответил Смолокуров. — Сегодня сами видели, каков ревнитель Васька Пыжов, а послезавтра, только что минёт китежское богомолье, ихнего брата, ревнителей, целая орава сюда привалит… Гульба пойдет у них, солдаток набредет, на гармониях пойдут, на балалайках,
вина разливанное
море… И тот же Васька Пыжов, ходя пьяный, по роще станет невидимых святых нехорошими словами окликать… Много таких.
Огромная, крытая ковром столовая с длинными столами и с диванами по бортам, помещавшаяся в кормовой рубке, изящный салон, где стояло пианино, библиотека, курительная, светлые, поместительные пассажирские каюты с ослепительно чистым постельным бельем, ванны и души, расторопная и внимательная прислуга, обильные и вкусные завтраки и обеды с хорошим
вином и ледяной водой, лонгшезы и столики наверху, над рубкой, прикрытой от палящих лучей солнца тентом, где пассажиры, спасаясь от жары в каютах, проводили большую часть времени, — все это делало путешествие на
море более или менее приятным, по крайней мере для людей, не страдающих морской болезнью при малейшей качке.
Он не похож на тех, кто в каждом несчастье, столь возможном на
море, видит прежде всего
вину…
Помню, я, как слепой, не видел ни
моря, ни неба, ни даже беседки, в которой сидел, и мне представлялось уже, что весь этот свет состоит только из мыслей, которые бродят в моей охмелевшей от
вина голове, и из невидимой силы, монотонно шумящей где-то внизу.
После ужина вдруг взял бутылку
вина и собрался идти гулять. Настасья Николаевна испугалась и шепотом умолила актера пойти вместе с ним. До четырех часов они шатались по острову, Андреев выпил всю захваченную бутылку; в четыре воротились домой; Андреев отыскал в буфете еще
вина, пил до шести, потом опять потащил с собою актера к
морю, в пещеру. Тот не мог его удержать, несколько раз Андреев сваливался, — к счастию, в безопасных местах, воротились только к восьми утра. Андреев сейчас же завалился спать.
И заплакал он слезами притворными. Но страх его был искренен. Он боялся, чтобы Андрей Васильевич не умер в первый день заточения и чтобы смерти этой не причли ему в
вину. Зарезать, удушить, отравить — таких мер никогда не брал он с своими пленниками: он считал это грехом ужасным. Обыкновенно
морил он их медленною смертью в цепях, предоставляя срок жизни их богу: тут еще нет греха.